ПРЕДЫДУЩАЯ ИСТОРИЯ — ЗДЕСЬ.

Мне сказали «Беги!», я и побежала. Я активная была, с пионерами дружила. Мне было семнадцать, и я сказала – «Передайте маме, буду жить, приду». Но когда я пришла, никого уже не было. Шестнадцатого августа сорок первого года… шестнадцатого августа сорок первого года с ними… В Скодосе жило тысяча двести пятьдесят евреев… Я потом вам расскажу. Потерпите. Сейчас не могу… Меня взяли на телегу – соседи литовцы, они тоже бежали, потому что снабжали Красную Армию мясом. А в Литве ждали немцев, они были им преданы. А мы так бежали, что постоянно меняли лошадей мокрых. Прошли Латвию. Это была не простая дорога, поверьте мне.

В один из дней мы остановились в сарае. Началась бомбежка, и одна бомба задела крышу. Мы уже прощались с жизнью, но бомба попала в пруд, который был за сараем… Зачем вам непременно надо знать, как их убивали? …Я так не могу… Вы же видите, я вам все рассказываю… Мне нелегко… Просто подождите… Сейчас я смогу… Сначала собрали мужчин, их повели в такое место… для театра… концертов… Там зал большой был. А за ним – река. Там их расстреляли. И литовцы рассказывали, что вода в реке от их крови красная бежала. От крови евреев… В этой реке каждый год кто-нибудь тонул – места глубокие были. Мы ходили купаться туда… А женщин семнадцатого июля в пять часов утра выгнали, они прятались в синагоге. Их выгнали, и гнали семьдесят пять километров до Димитраве. Там они пробыли до шестнадцатого августа. Одну группу убили вечером пятнадцатого, а другую – шестнадцатого утром… И не то, что убили… Когда фронт там прошел, и Красная Армия открыла могилы, они увидели, что из пятисот женщин, которые дошли… А их путь назвали «дорогой мучений»… потому что стреляли, убивали, насиловали девчонок тринадцати лет… Это не немцы, а литовцы делали… ой… Ой… подождите… я не могу… Подождите, и я расскажу… Вы же видите, я не отказываюсь… Они увидели, что двести восемьдесят семь из них были живыми закопаны в землю. И тридцать один ребенок… И под землей живые младенцы ручки вокруг шеи матерей держали… Что вам еще сказать? Спросите, я вам отвечу. Вы же видите, что я отвечаю. Мне тяжело, но я отвечаю…

Что меня заставило жить? … Жизнь… Жизнь меня заставила жить… Было желание жить… Редко кто совершает самоубийство. Надо иметь силу воли, надо продолжать… Когда мы приехали в Скодес после войны, прошло семнадцать лет после убийства, и мы шли через площадь, там кругом напротив нас шли старые литовцы, и один из них узнал нас, и сказал… «Вы зачем живые остались?». …А как мне было не плакать? Я плачу. Я осталась одна. Ни одного знакомого, ни одного соседа, ни одной подруги, только я одна… И я каждый год зажигаю за них свечи…

На этой телеге мы доехали до Риги, и там я увидела такое, что мне стало страшно… С левой стороны были траншеи, а на них лежали красные розы. Как будто их посадили там. Чтобы укрыть солдат, которые сидели в траншеях. Знаете, землю вот так приподняли и просто стебли положили. Это было и красиво, и страшно одновременно…

Когда мы проехали в Ригу, оказались в поле, там с левой стороны домик стоял на пригорке. И оттуда стреляли в нас. Пуля прошла близко ко мне – вот так. Ухо задела и волосы. А я осталась жива. Никто не мог поверить… Но это было… Так оно и было…

В Эстонии мы ночевали в очень бедной семье, и нам дали хлеб и молоко. Этого я ни на один день не забываю. А на завтра еще три километра, и была советская граница. Там были рельсы. В товарном вагоне я получила место на втором ярусе. Мы то стояли, то ехали на восток, а все ехали на запад – на фронт. Везде плакаты на вагонах – «Все на фронт!». Так мы ехали месяц. На каждой станции был кипяток. К нам присоединился вагон с эстонцами. Они спрашивали нас – «Почему в России каждая остановка называется «кипяток»?». Самая красивая станция была в Новосибирске. Там стояла большая статуя Сталина.

Приехали мы в Тугучинский район Новосибирской области. Колхоз Демьяна Бедного. Нас поселили по семьям и положили там спать. В той семье, куда я попала, было три девочки. Старшая, краснолицая такая, она меня ночью описала. На мне вся одежда мокрая была, а мне не во что было переодеться. Да, она меня специально обмочила, чтоб не кормить. Я вся была мокрая и вонючая. А переодеться мне было не во что… Там я работала – в поле снопы вязала. В августе стало холодно. А я из Литвы в июле бежала. А тогда уже был приказ – тех, кто с работы сбежит, под суд. Но я убежала. У меня часики были – простые. Я их продала и получила триста рублей. Купила билет, села на поезд, поехала в Алма-Ату. Почему туда? Я в тепло ехала… Да, называйте, как хотите… Наверное, это так и было – жажда жизни… Южный Казахстан, семьдесят километров от китайской границы… подножьях тянь-шаньских гор с вечным снегом… Чудные закаты… Я там работала в колхозе, очень я голодала. Из тех денег, что я получила за часики, покупала на базаре два стакана семечек, делила на порции, одну на ночь съедала, чтоб не спать голодной. Мы работали в садовой бригаде – между яблонями земля была, ну… земля, которую еще никто не копал и не поднимал… Целина. Нам выдали такие чикмены – кусок железа. Бьешь им, бьешь со всей силы… Это каторга… И в один прекрасный день я написала письмо в алма-атинский облвоенкомат и попросила, чтобы меня мобилизовали. Я получила повестку и поехала. Ехала неделю на поезде. Приехала в Балахну десятого августа сорок второго года и прослужила до двадцатого августа сорок пятого…

Что для меня было самым тяжелым на войне? А то, что все погибали… В сорок четвертом году я осталась единственной медсестрой в полку. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>